Чувство, что на посту все равны и фактически нет начальства, нет жесткого режима, начало закладывать в голову мысль: можно договориться отстоять две вахты подряд, иметь тридцать два часа свободного времени, а не смотаться ли в Видяево, позвонить любимой девушки с почты, заодно купить курева ребятам. От мысли, что вот звоню, она, конечно, не ожидает, будет спрашивать: алё, кто это? А ты в ответ: ну, здравствуй, это я, решимости прибавлялось.
Сомнения вызывало ЧП, которое случилось почти годом ранее, оно всегда было как бы напоминанием, что это дикий север, бескрайние просторы не только моря, но и суши, похожие, как братья близнецы сопки, долгая полярная ночь.
С плавбазы, которая постоянно была на приколе, на ней находился штаб дивизиона и все береговые службы, двое матросов ушли в самоволку в Видяево. Это километров десять напрямик через сопки, была зима, достали где-то лыжи, и вперёд, погода испортилась, к обговоренному сроку они не вернулись, организовали поиски, в которых все свободные от вахт участвовали.
Нашли. Ребята были ещё живые, но что врезалось в память, это звук, который послышался от ног, когда их положили на палубу, как бы метал по металлу. Ноги потом ампутировали. Этот случай стоял у меня перед глазами, когда сам вскоре уже попал в аналогичную ситуацию, он-то, видимо, и помог не замёрзнуть.
Сомнения вызывают противоречивые чувства, и кто-то внутри шептал: прочь сомнения извне, привыкаем к новизне, как пел Высоцкий.
Лыжи на посту были, катались на них с сопок, осталось продумать маршрут. Населённые пункты располагались по вершинам треугольника: пост, база, Видяево. Расстояние от поста до базы семь километров, от базы до Видяево десять, а от поста по гипотенузе треугольника, по теореме Пифагора получалось где-то около двенадцати, это если лететь напрямик птицей.
Также надо было учесть такие детали, как не выйти на дорогу, с какой стороны войти в город, не через КП ведь, во что одеться, чтобы сойти за местного. Ребята уже ходили пару раз, посоветовали надеть телогрейку, ватные штаны, маскировочный халат, с шапки открутить красную звезду.
Дождался благоприятного прогноза, взял немного продуктов, пошёл.
Чувствовал себя диверсантом, и смех и грех, придерживался заданного направления, поглядывал на полярную звезду. Мыслей почему-то, что могу заблудиться, что может сломаться лыжа, не было, вот она наивность и неопытность. А ведь это был мой первый одиночный выход в сопки, впереди маячил эффект от звонка подружке. Забегу вперёд, скажу, лыжу я не сломал, на гражданке, у меня уже был второй разряд по лыжам, и с ними обращаться я умел, но всё же.

Снег, снег в сопках оказался совсем не белого цвета, то ли в лунном свете, но он был голубой, необычайно чистый и искрился. Искрился из-за тоненькой корочки на поверхности, которую спрессовал ветер, и теперь по ней перемещались снежные крупинки, они-то и искрили. Лыжи катились легко, левой правой ногой, взмах обеими руками, толчок, и ты скользишь словно по льду. В голове повторил номер телефона соседки по лестничной площадке Аллочки, они с моей подружкой дружили, были ровесницами, телефоны в то время были не у всех. Номер телефона нигде записан не был, я его помнил, неожиданно промелькнула мысль: а вдруг никого не будет дома, получится, что зря промотался туда и обратно. Левая правая нога, взмах, толчок. Так, за раздумьями, впереди за очередной сопкой небо оказалось чуть освещенным, это было Видяево, уличные фонари, свет в окнах домов и квартир давал такую освещённость неба над городком. Я уже был в городке один раз, в местной медсанчасти небольшими группами проходили какое-то обследование, заходили и на почту, и в магазин, это считалось на корабле, как увольнительная. В этот раз подошёл с другой стороны, другой сопки, в стороне от КП, предварительно спрятав лыжи, палки и вещмешок в кустарнике, присыпав их снегом.
Сразу пошёл к почте, по дороге купил ребятам курева. С одеждой угадал, очень многие так и ходили, в телогрейках, ватниках и старых флотских ушанках. Заказал телефонистке разговор с Москвой, на пять минут, ждать пришлось недолго, соединили. Связь оказалась плохая, Аллочка сразу не могла врубиться, какой такой Слава звонит, да ещё с Севера, а когда поняла, побежала звать подругу. Время на стенных часах тикало, боязнь, что вдруг её нет дома, усиливалась. Я уже про себя произнёс заготовленную фразу: ну, здравствуй, это я, как услышал её голос. Пошли помехи на линии, наверно барахлили реле, мы стали алёкать. Фразу мне не удалось сказать, на её вопрос: откуда звоню, и как мои дела, я вдруг понял, что ничего сказать не могу, ни откуда я, и как мои дела. Если бы начал рассказывать, мол, я сейчас служу временно на посту, удрал в самоволку, чтобы позвонить тебе, то быстро бы оказался в комендатуре. Начал переводить разговор на неё, как дела в музыкальном училище, где она после школы училась, как мама, папа, всем приветы, а тут и время кончилось.
Вышел с почты, настроение почему-то не улучшилось, разговор не получился, постоял некоторое время в раздумьях: она в Москве, я здесь, у чёрта на куличиках, вот стою, никому ненужный, меня никто не знает, я никого не знаю, без документов. Захотелось скорее попасть, не на пост, а на корабль – дом родной. Цель была достигнута, я позвонил, и теперь быстрее надо отправляться в обратный путь, но появились какие-то неприятные предчувствия, и по поводу дороги, и, а вдруг, за ней кто-то ухаживает, и не без взаимности, хоть тот же знакомый Колька, у которого я её и отбил. Вот с такими невесёлыми мыслями я подошёл к тому месту, где спрятал лыжи. И это оказались не те кусты. Вдруг по телу прошёл озноб, кровь прилила к щекам, сердце похолодело, предчувствия оправдывались, неужели кто-то видел и украл лыжи. Состояние было лёгкой паники, и было отчего. Без лыж можно сразу идти в комендатуру и сдаваться. А это разбор полётов, с последующим наказанием, ладно бы меня, но по цепочке, пострадают многие, да и в каком виде я предстану перед ребятами. Может быть перепутал кусты, мелькнула обнадёживающая мысль? Ещё парочка кустов была невдалеке друг от друга. Вот там-то я и нашёл всё что оставил, в целости и сохранности. То ли я перенервничал, то ли организм много часов ничего не получавший из пищи, вдруг дал понять, что голоден, он привык к первому, второму и к компоту, в определённое время, режим, однако. Я съел кусок хлеба с котлетой, что взял с собой в дорогу, запил чаем из фляжки, и, как дальнейшее показало, совершил этим непростительную ошибку, съев всё сразу. Чувство голода прошло, надо было возвращаться

Обратную дорогу, с точки зрения ориентации, сложнее преодолеть, нет такой освещённости неба, ни от поста, ни от базы, где стояли наши корабли и дизельные лодки. Направление на пост, точно на север, мимо него не промахнёшься, за ним море. Если отклонишься влево, то упрёшься в родную Ара-губу, где база, куда ходил за письмами по отливу. А вот отклоняться вправо было нельзя, там Ура-губа, где база новейших, по тем временам, атомных подлодок с шестнадцатью вертикальными шахтами ракет, которых не было у американцев. Это их мы всё время выводили в море на задание, и в море встречали, обеспечивая безопасный проход. Рядом с такой махиной как-то неуютно было идти, от неё исходила какая-то тревога и мощь. И вот выйти в расположение тщательно охраняемой базы было небезопасно.
Пройдя половину пути, со мной начало происходить что-то странное, почувствовал нестерпимый голод, ноги стали подкашиваться, тошнота подступила к горлу. Завалился на бок в снег, чтобы немного отдышаться, съесть хоть кусочек чего-нибудь, но ничего не было. Полежав минуту две, продолжил путь, анализирую в голове, что это за фигня такая, ведь был здоров и откормлен, про таких говорили, что щёки из-за ушей выглядывают. Пройдя ещё примерно километр, приступ повторился, лёжа, смотря на звёздное небо, а оно на Севере необычное, совсем чёрное, кажется протяни руку и схватишь звезду, я испытывал какое-то умиротворение, холодно не было, глаза закрывались, хотелось спать, вот так лежал бы и не вставал, так было хорошо. Понимал, что стоит только немного закемарить, можно уже не встать никогда, сразу вспомнил замерших ребят, остаться без конечностей совсем не хотелось, собрал немного появившихся сил, двинулся дальше. Их хватило уже метров на пятьсот, ноги подгибаются, опять приземление. Это уже попахивало скорее всего психологией, чем голодом, примешивался страх, от которого надо избавляться любыми способами. Начал представлять, хорош же я буду, как в песне: напрасно старушка ждёт сына домой, сообщат матери и отцу, что ваш сын замёрз в самоволке, опять же ЧП по флоту, с последующими разборками и наказанием, но тебе уже будет всё до лампочки. Опять через силу подъём. Таким образом дистанция отрезков, которые я преодолевал, а со стороны это был не бег на лыжах, просто перемещение еле-еле ног, уменьшалась, частота при этом лежания, как в сказке про девочку и медведя, сяду на пенёчек, съем пирожочек, увеличивалась. Были задействованы уже обзывания себя и слабаком; и гадом подведшим товарищей; и делать таким на свете нечего, род не продлится и правильно; и слова из песни: ведь мы ребята с семидесятой широты, если надо... И вот уже нет в запасе ничего взбадривающего, при очередном падении, в голову ничего не шло, было одно желание тихонечко, не двигаясь полежать, а это уже смерть. На ум вспомнился блокадный Ленинград из фильма, прочитанная когда-то книга Александра Чаковского «Блокада». Всплывали картинки голодных людей много дней недоедавших, из последних сил работавших у станков, делая снаряды и ремонтируя танки, людей еле передвигающих от голода ноги по холодным улицам, падая, вставая, везя на саночках уже умерших своих родных. И тут, как стукнет по мозгам: а ты сволочь, недавно совсем жравшая, разлёгся, собрался умирать, гнида и предатель, предатель всех, вставай и иди. Как ни странно, но откуда-то появились силы, видимо, всё же голод был чисто психологическим фактором, толчком к которому был изначальный страх остаться без лыж. Так постоянно борясь с самим собой я доплёлся до поста. Открыв дверь, первым делом, ничего не говоря, прошёл на кухню-камбуз, схватил половник и прямо из кастрюли, половником стал есть суп, не ощущая ни вкуса, ни горячий он, или холодный. Мог бы съесть целую кастрюлю, но там была одна треть её. Затем присел на табуретку, тупо уставился в пол. Ребята спросили: ну как? Я достал купленные сигареты, сказал что поговорил по телефону, всё нормально. Не мог же я им рассказать, что хотелось кушать, и из-за этого мог и не вернуться.