«СНАЙПЕР»

Только что вернувшийся из парка приёма старший лейтенант Чукча елозил бархоткой по запылённым сапогам, когда в «дежурку» заглянул диспетчер и сказал:

– Привет, полководец! Твой «дробный» с людьми прибыл на седьмую.

– Благодарю тебя, маэстро рельсо-шпального оркестра, – в тон ему срифмовал Чукча.

Следует пояснить, что «дробный» на нашем специфическом языке означает воинский транспорт, «дробный» с людьми – значит, он следует под охраной караула.

Седьмая – это номер пути, куда прибывает поезд, в состав которого включены вагоны транспорта. Дело в том, что в профессиональной лексике железнодорожников путь – женского рода.

Зажав в зубах неизменную «беломорину», Чукча отправился на проверку караула. Уходящий день был пасмурным, и потому темнело очень быстро, а реле станционного освещения ещё не успели среагировать на крадущийся мрак. Спрыгнув с тормозной площадки между 6-м и 7-м путями, в наползающих сумерках он с трудом различил фигуру часового, маячившую между составами метрах в двухстах от него, и двинулся в её направлении…

Сотни раз Чукча проверял караулы. Все действия отработаны до автоматизма. Вот сейчас часовой должен окликнуть его: «Стой! Кто идёт?». На что Чукча ответит: «Помощник военного коменданта! Начальника караула – ко мне!». Прибудет начкар. Чукча предъявит ему удостоверение личности. Они пройдут с ним к охраняемой технике, проверят состояние её крепления на платформах. Затем вернутся в теплушку, где Чукча проверит документацию на сопровождаемый груз, удостоверится в обеспеченности караула продуктами, водой, топливом, свечами, путевыми деньгами, а также в наличии оружия и боеприпасов…

…Увидев приближающегося Чукчу, часовой двинулся в его сторону и вдруг, видимо, позабыв от пришедшего с сумерками страха всё, чему его учили, с сильным среднеазиатским акцентом отчаянно заверещал:

– Стой! Стрылят буду!

Чукча (сама воплощённая интуиция!) ни на мгновение не усомнился в правдивости столь решительного заявления и в искренности его автора – громко клацнувший затвор автомата утвердил его в незыблемой, прямо-таки фанатичной убеждённости в том, что так и произойдёт.

Так и произошло.

Летящий в леопардовом прыжке под вагон, под защиту стальной колёсной пары Чукча и горячая автоматная очередь, выплюнутая АКМом, – являли собой классический образец двух параллельных прямых, которым не суждено нигде пересечься (во всяком случае, в тот раз).

Лёжа в новом, только неделю назад полученном на вещевом складе, обмундировании на залитых маслами, нефтью и прочей дрянью шпалах, вжимаясь в холодную сталь колеса и пытаясь максимально повторить его форму, Чукча, вытащил из кобуры пистолет и принялся благим матом увещевать стрелка-разгильдяя:

– Касавабут твою мабуту! – до смерти пугая сына гор, громыхал благим матом из-под вагона Чукча-колесо. – Я помощник военного коменданта, а ты, абрикос инжирович сушёный, – военный преступник!! И сейчас – дай только вылезти – я начну медленно поджаривать тебя в теплушке на «буржуйке»!!! Тебя и твоего начальника караула!!! По очереди!!! А для лучшей освещённости вставлю каждому в каждое ухо и зажгу по свече на 9 часов горения!!!

А ну, брось автомат!!!

На звуки выстрелов из теплушки выскочили начальник караула, лейтенант, и сержант-разводящий. Начкар подбежал к часовому:

– Что случилось, Ахунбабаев!

Чукча убрал пистолет, осторожно выглянул из-за колеса. Часовой Ахунбабаев испуганно показывал рукой в его сторону:

– Каманьдат!

– Что?

– А вот я сейчас всё объясню! – выбравшийся из-под вагона Чукча имел «нетоварный», но жутко свирепый вид. Злости ему добавило только сейчас люто занывшее ушибленное колено, которым он, исполняя «антисмертельный» кульбит, едва не погнул рельс.

Досталось всем «на орехи»…

«Охотнику на Чукчей» Ахунбабаеву сержант тут же вручил Устав гарнизонной и караульной службы и пригрозил дисбатом, если к утру тот не изучит его от корки до корки.

Начальник караула лейтенант Жуков долго оправдывался, что из-за внезапно поразившей их часть эпидемии гриппа состав караула для уже спланированной и заявленной срочной перевозки танков в ремонт пришлось формировать из молодых, неопытных солдат. Но взбешённый Чукча поначалу хотел выработать маневровым локомотивом вагоны транспорта из состава, бросить их в отстойный тупик, отстранить караул от несения службы и сдать транспорт под охрану караула, вызванного из гарнизона. Потом – быстро остыл: всё-таки свой брат-лейтенант; а в том, что старшие начальники сделают из него козла отпущения, у Чукчи сомнений не возникало. Решили так: составили акт об израсходовании семи патронов (тогда каждый патрон был на строгом контроле – не то, что в «реформируемой» России!) в результате стрельбы в воздух часовым, в тёмное время суток открывшим огонь для предупреждения неизвестного лица, проявлявшего интерес к технике на платформах и не реагировавшего на оклики: «Стой! Кто идёт?» и «Стой! Стрелять буду!»

В общем-то, почти так оно и было. А Устав Ахунбабаев – выучит, непременно!

Теплушка вздрогнула. Состав медленно тронулся с места. Чукча, болезненно поморщившись, спрыгнул на землю:

– Ну, счастливого пути, «снайперы»! И смотри у меня, «Ванька Жуков»! – погрозил он кулаком начкару.

Лейтенант, исчезая в темноте, виновато улыбался.

Прихрамывая, Чукча возвращался в комендатуру, а в голове его назойливо крутилось: «Милый дедушка, Константин Макарыч, забери меня отседа…».