Часть четвертая

Заключительная

Представьте себе такую ситуацию.

Я, с нынешними знаниями, разумом и опытом, будто бы возвратился в свое прошлое. Например, ровно пятьдесят лет назад лет пришел к самому себе, семилетнему. И встречаюсь с ним (то есть, с собой). Причем, с первого же обоюдного соприкосновения наших взглядов мне позволяется перенести в моего семилетнего визави*, то есть в себя же – первоклассника, весь свой пятидесятилетний жизненный опыт, накопленные знания и все остальное (естественно, кроме физических данных). И я говорю ему, то есть себе, семилетнему: «Вот, Славик, теперь ты знаешь обо всех заложенных в тебе способностях, профессиональных и прочих будущих твоих симпатиях-антипатиях, наклонностях и привязанностях. Теперь ты даже знаешь, какие события произойдут в мире, в стране, в нашей с тобой семье, в твоей судьбе и как будешь меняться ты сам. Кем ты захотел бы теперь стать?».

И он, семилетний, ответил бы мне сегодняшнему так: философом, искусствоведом или историком со знанием при этом как минимум 2-х древних и 3-х современных иностранных языков, глубоким знатоком отечественной литературы и истории, любителем классического репертуара во многих видах искусства… И я был бы очень глубоко удовлетворен таким его ответом. Вполне вероятно, что при такой направленности своих ранних (в человеке самых продуктивных) усилий можно было бы достичь значительных успехов в собственном развитии, оторваться от отягощающих пут крестьянского мировоззрения. Правда, это могло бы произойти при благоприятно складывающихся жизненных обстоятельствах.

Именно такую – изначальную невостребованность моего существа, выраженную в невозможности поднять себя сегодня на такую желанную, но недосягаемую ступень человеческого совершенства (из-за указанных выше причин), я и называю словом ностальгия. А о моем отношении ко второму значению этого слова – тоске по Родине – мы поговорим в заключительной части нашего сочинения.

Фантастическая встреча

…1 сентября 1952 года, деревня Мелекшино, Кагаловка, школа, около тринадцати часов. Ты после первого в жизни учебного дня выходишь из школы, а я , возвратившись в свое детское прошлое из 2002-го, подхожу к калитке и обращаюсь к тебе.

Я : Славик, здравствуй! Ты (удивленно): Здрассте! Я (в мгновение перенося в тебя всю 57-летнюю сущность) говорю: Не пугайся, Славик, перед тобой стою я, которым ты будешь через пятьдесят лет. Ты (быстро, но не без остаточных признаков, входишь в новое состояние; твое удивление проходит, взгляд суровеет; по-прежнему детское лицо становится жестким, на лбу появляются морщинки): Что-то ты седой и весь в отца! Я : На кого же нам еще быть похожими? Ты ведь тоже – весь светловолосый и беленький. Ты (строго): С нашими не встречался? Я (с горечью): Нет, мне позволено встретиться только с тобой, да и то лишь на час. Ты : Ну, тогда пойдем! Видишь, вон в переулке у Дорохиных [Школьная, 39] бревна лежат; там – посидим, поговорим. (Садимся). Я : Ну и как прошел первый день? Ты : Разве ты забыл? Оказалось совсем не страшно. А азбуку я так и не выучил. Вчера мама пыталась мне ее втолковывать, но не до того было; соринка в глаз попала, я даже плакал. Да там ее, азбуку эту, почти никто не знает. Учительница у нас очень хорошая и добрая, Анна Яковл…(Голос твой осекся, лицо помрачнело, на глазах выступили слезы). Я : Да, Славик! Сожалею, что тебя огорчил; я и сам всю жизнь страдаю. Какая она была замечательная – мо… наша первая учительница, Комарова Анна Яковлевна! Она умрет от неизлечимой болезни в январе 1958 года, в сорокалетнем возрасте, когда ты будешь учиться в шестом классе. Но ты уж как-нибудь воздержись, не переживай, а то у нас времени на решение вопроса, ради которого я ниспослан к тебе, не останется. Ты (вытирая слезы, постепенно успокаиваешься): Выручила она меня сегодня; кашель душил, но я терпел, думал, что в школе кашлять не положено. А она, заметив мои страдания, вывела меня из класса. И за дверью, расспросив причину моего странного поведения, все объяснила. Я (продолжая бросать взгляды по сторонам): Хорошо-то как, словно в сказку попал! Ты : Да! Жизнь после войны налаживается. Видишь, вокруг всей школы старшеклассники деревьев насажали, сад разбили, папа на спортплощадке высокую трапецию соорудил. Ребята рады: в шестах отверстия просверлили, стержни вставили, встают на них и раскачиваются. В деревне многое меняется. В Коленцах электростанцию построили, электричество к нам, в Мелекшино, провели; даже в дома. Колхоз недавно купил комбайн, три трактора, две «полуторки»*. Ну, ты же все это помнишь… Я (с глубоким вздохом): То-то еще будет. Но у нас мало времени. На, прочитай! (Даю рукопись восьмидесятистраничного варианта «Ностальгии» 2002 года). Ты : (Берешь, хотя содержание ее знаешь наизусть, бегло просматриваешь. Время бежит катастрофически быстро). Я : (Всматриваюсь в каждую мельчайшую деревенскую деталь и, сравнивая их с отложившимися в памяти с детства, пытаюсь освежить их и, словно драгоценные жемчужины, унести в мою действительность, в XXI век). Ты : (По-прежнему читаешь, искоса поглядывая на меня, то с осуждением, то одобряя; иногда указываешь на погрешности стиля и на ошибки. Изредка мы, уточняя детали, перебрасываемся короткими репликами. Наконец, ты возвращаешь рукопись. Времени остается не более 5-ти минут). Я : Как впечатление? Ты : Сам знаешь, написано неплохо, но текст требует доработки. А, в целом, тво…, моя будущая жизнь сложилась. Жаль, правда, что летчиком ты не стал. (Наши взгляды устремляются в небо). Я : Наверное, неплохо. Но неудовлетворенность-то, как видишь, есть. Ты : Ты слишком многого хочешь… Я : Значит, видя мои метания, ты ни в самом себе, ни в своей жизни изменить ничего не пожелаешь? Не будешь стремиться ни к тому, что у меня не получилось: к гуманитарному образованию, например, или к познанию языков?.. Ни к чему-то другому, более высокому? Ты : Стоит ли? Я : Почему бы нет? Ты : Сам видишь – условия не позволят, да и менять в судьбе что-либо опасно. Я : Что так? Ты : Разве не видишь: все в ней уравновешенно как надо; что-нибудь тронь и это самое, тобой уже пережитое, – перекосится. Бед потом не оберешься. Я : Что-то ты слишком мудрым мне кажешься. Ты : Будешь мудрым. Ты ведь свою жизнь через полвека пронес и, ничего – обошлось, а мне ее еще предстоит перенести. Задача не простая. Вон, посмотри, из тех ребят, которые со мной в одном классе сегодня сидели, почти никто до твоих лет не дожил. А ты живой и здоровый, трех сыновей вырастил и уже внучку, Олечку [р.6.6.1998 г.], пестуешь. [Дополнение: у среднего сына, Миши, 25.2.2004 г., то есть после этой встречи родился сын, Степан]. Да и не желаю я какую-то иною жизнью жить… Я : Значит, менять ничего не хочешь? А если в результате сегодняшней нашей встречи первоначальный импульс, о котором я упоминаю в сочинении, в тебе возникнет именно сейчас? Ты : Повторяю, судьба каждого человека – в руках Божьих: что произойдет, то и произойдет… Я : Как же тогда оценивать мои устремления: вне зависимости от обстоятельств и, вопреки родовой закономерности, развивать в себе, находящие под спудом*, гуманитарные начала? Ты : Значит, в нас это заложено. Я : Так какой же вывод ты сделаешь, исходя из нашей встречи, анализа моей деятельности и моего вопроса-предложения? Ты : Вывод-то? Их, пожалуй, два. Первый : в каждой судьбе все предопределено. И второй : вряд ли человек способен превозмочь свою природу. Я : Да, я и сам много думал об этом. Наверное, ты прав… Тогда, мой молодой, но многомудрый старичок, может быть их нам следует объединить, выразив следующей формулой: КАКОВЫ ИСТОКИ, ТАКОВЫ И ИТОГИ . Согласен? Ты : Согла…

После короткого, но глубокого сна открываю глаза. Встряхнув головой, осматриваюсь. Приснится же… Прямо наваждение какое-то!

И снова знакомая картина: экран компьютера, листы рукописи, наброски черновиков, книги, полки с папками Пикулианы. А за окном шелестит высушенная знойным летом и тронутая первыми осенними заморозками листва, слышны звуки проезжающих машин и голоса школьников, возвращающихся домой после первой смены. Ничего другого и не было…

Не первый раз снится мне эта странная встреча (хотя я и назвал ее фантастической, то есть мною выдуманной). Даже не по себе как-то. По-видимому, начинает сказываться переутомление от многолетней напряженной головной деятельности, получившейся особенно интенсивной в период работы над «Ностальгией».

Вот, уже которую ночь после короткого сна подступающая бессонница будит воспоминания. Одновременно навевая тревожные переживания: за высказанные идеи и мысли, диалоги и образы, факты и включенные в текст цитаты, за верность и точность слов и оборотов, за правильность объяснений терминов… Ведь хочется написать так, чтобы все, даже самые близкие люди поняли, что неспроста и не напрасно я, отстранившись от суетного мира, увлекся литературой. Что это, пусть и запоздалое, но мне предначертанное.

Кроме того, не дает покоя чувство вины за трехлетнюю отстраненность от главного дела – Пикулианы; совсем я ее запустил и по отношению к ней чувствую себя преступником.

Пора! Пора затянувшуюся работу заканчивать. Сколько можно?! Ведь все плановые сроки давным-давно прошли: даже самый главный из них, назначенный еще на 1 сентября 2002 года («круглая» дата нашей фантастической встречи), к которой я приурочивал выход своего первого двадцатистраничного эссе. Следом за этой датой миновало и 13 октября – шестидесятилетняя годовщина со дня гибели моего достославного деда, Игната Макаровича. Какое там?!..

Новый, 2005 год уже на носу, а я все исправляю, дополняю, уточняю; и, продираясь сквозь дремучесть собственного языкового несовершенства, правлю стиль. А у этой работе нет конца…

Вот что значит – не иметь должной филологической подготовки и «писательского» профессионализма с его ясностью мыслить и умением точно и емко рожденное в голове выражать на бумаге. Подумать только: за три года не могу осилить несколько сотен страниц. Правда, за это время, копаясь в библиотеках, «перелопатил» гору книг (в «Список краеведческой литературы» вошла едва ли четвертая их часть).

Но до полного удовлетворения еще далеко. Надо было бы еще поработать над главами об истории Нашего Края. Тема-то, какая интересная! Так, видимо, и останется по-настоящему нетронутой ни рязанскими, ни нашими краеведами. Практически ничего не сказано мной о наших селах и деревнях в минувшем столетии (хотя, как я признавался, от этого периода нашей истории отстранился умышленно).

Не удалось мне, как ни пытался, добраться, до расположенных в глухих лесах востока и юго-востока Нашего Края – Муняковских выселок, Пинхаря, Урицкого (Ольшанки), Кипенского (Кипок), Верхней и Нижней Ищереди. Не побывал даже в большом селе на юге, в Пустотине… Может быть, при подготовке к массовому тиражу* удастся? Многое, очень многое осталось незавершенным…

Читатель, вероятно, обратил внимание на пропуски в таблицах и недосказанности в «Примечаниях». Значит, у меня до них не дошли руки; то есть надо было тратить время и энергию на поиск сведений в библиотеках, музеях, архивах, в поездках по родным местам, в ученой среде, у других частных лиц. А эта деятельность – бесконечна. Можно, конечно можно было бы «поварить» спрессованный в течение трех лет материал еще год-другой. Но тогда начнут «затухать», «остывать», теряя актуальность, сведения, взятые из прессы последних лет. Но самое опасное состоит в том, что и сам я могу устать от забирающей все силы и иссушающей душу работы.

Поэтому, да, простит меня заинтересованный в краеведении и не удовлетворенный качеством данного сочинения земляк (или просто читатель), если я обращусь к нему с просьбой: «Уважаемый N , если в данной работе Вам встретится какой-либо недочет, ошибка, описка, недоработанный материал или непродуманный вывод, или у Вас есть уместные для какой-либо части текста сообщения, факты, события, мысли, доводы, цифры – помогите, вышлите мне по адресу: 109380, г.Москва, а/я 312. Я с глубокой благодарностью включу их в расширенный (и уточненный!) вариант эссе.

«Жизнеописательная часть» тоже «хромает»… Ведь биографии замечательных земляков (о. Димитрия, М.М.Бутслова, М.Д. Бардиной) – из-за недостатка времени, сил и исследовательских возможностей – просто перепечатаны мной из официальных источников. Да и как описать хотя бы малую часть судеб земляков, достойных нашей долгой памяти, что жили в беспощадном к ним «веке-волкодаве»? Хотя и в нем большинство сельчан сумело проявить данные им Богом способности, отстоять нравственные идеалы.

А как хотелось бы обстоятельно рассказать о тех, кто жил (и сложил головы) в годы кровопролитной Гражданской войны, кто сумел выжить (или сгинул в лагере) в небывалую по жестокости предвоенную пору, кто вынес ужасы (или погиб на фронте) в годы Великой Отечественной войны. О тех, кто, едва не умирая от голода, восстанавливал разрушенное хозяйство после нее. Кто терпел многолетнее глумление над здравым смыслом при строительстве «нового коммунистического общества»…

Чего только не пришлось пережить, например, нашему счастливому поколению (пишу без иронии!)? Тем, кто родился в сороковые годы. И деспотизм (некоторые из нас, оставшиеся без отцов, захватили его в раннем детстве), и виртуальный – или как там его еще можно назвать – коммунизм (в отрочестве и юности), и реальный послекоммунистический цинизм (в среднем возрасте), и дикий капитализм с невиданной государственной вседозволенностью (в старшем возрасте). Если углубляться и дальше, то можно дойти до включения в этот ряд феодального строя (Средняя Азия) и рабовладельческого (Северный Кавказ)…

В общем, нахлебались мы за столетие – и молодые, и среднего возраста, и старшие, и пожилые, и старые – всей этой мешанины с избытком. А последнюю ее составляющую, очень точно названную бандитским беспределом, хлебаем и сейчас.

Опираясь на общее пространство русской истории, я хочу задать на первый взгляд кажущийся риторическим* вопрос: «А было ли время, когда русский крестьянин хотя бы один день жил вне беспределов?». То есть, когда бы разного рода экспериментаторы не оставляли его голодным или не вытягивали бы из него жилы, не пользовались бы результатами его труда (оставляя на пропитание столько, чтобы не умер с голоду), не гнали бы его на какую-нибудь бойню, не глумились над его душой, перестраивая ее на какой-нибудь заграничный лад? Назовите мне век, десятилетие, год, месяц или хотя бы один день!»

Опять о личном. А была ли она, жизнь? Может, это всего лишь сон? Да! Один большой – не плохой и не хороший – а просто сон, в который вместилось и беззаботное детство, и романтические отрочество-юность, и драматичная молодость, и суровая зрелость…

Собственно говоря, от такого сна, кроме воспоминаний, ничего ведь не остается. Да и в самом факте появления человека на Земле немалую роль играет такой же, как сон, случай. И напротив: как неизбежен исход с ее поверхности каждого, даже самого великого и всемогущего. Но если все в этом бренном мире временно, неустойчиво, призрачно.

«… Бег времени, увы, не терпит постоянства.

Разъединяет всех, всему отводит срок…»

Ф.И. Тютчев

Но что же тогда является постоянным, что, какая бесконечность, может дать и дает человеку вековечную опору?

Может быть, другой человек, самый близкий, любимый и дорогой? Вряд ли, ведь он тоже с годами меняется. Или эту опору надо искать в самом себе? Смешно… Остается, – за пределами человеческого? Да, именно там!

Наверное, каждый человек, если не всегда, то в трудные минуты жизни, такую задачу решает. И многие, очень многие, вроде бы найдя ее, некоторое время спустя, горько разочаровываются. Так, где же она? Где, настоящая, а не призрачная твердь? Не знаю, как другие, я на этот вопрос нашел, как мне представляется, точный и убедительный ответ.

Нашел во время поездок в родные места. Решение проблемы, как это иногда случается, пришло само собой: легко и неожиданно. Истосковавшись по прошлым временам и былым событиям, по родным местам, друзьям и землякам, еду в свою Пронию. Как в молодые годы, – с предвкушением радостных встреч, приятных бесед, добрых воспоминаний. Мучает же ностальгия!

Вот и Рязань, автовокзал. Мой рейс будет через пару часов, да в пути пройдет не меньше часа… Так что, еще до приезда в дорогие с детства места, времени и поговорить, и повспоминать, удовлетворяя истосковавшуюся душу, – предостаточно. Надо только найти собеседника, хорошо бы – старожила.

За чем же дело стало! Прежде всего, ищу знакомые лица. Но их нет! Потом пытаюсь обнаружить хотя бы фамильные черты среди молодых. Тоже что-то не видать… Ладно, думаю, на вокзале не нашел, так на посадочной платформе, обязательно встречу. Тщетно!

Да, разве только в автобусе? Приехав, идешь по Мелекшино, но даже в редко встречающихся старушечьих лицах, с любопытством изучающих тебя, словно иностранца, с трудом угадывается знакомые черты. Эх: «Куда, куда ж вы удалились, / Весны моей златые дни…» Ничего не поделаешь, уходит милое мое, родное прошлое в «ту страну, где тишь и благодать…».

Что ж, спросит читатель, молодой жизни тоже, что ли, – нет? Да, есть, она, молодая жизнь, только не своя, не пронская. Скоро, совсем скоро, не с кем будет и словом обмолвиться о былом, пережитом…. Чужим и чуждым становится мне мир моей деревни. Да-а-а…

Но что-то свое, родное осталось? Конечно! Близкие и любимые река, лес, луга, озера, поля. И небо – величественное и бездонное, которое никак нельзя сравнить с блеклым городским,. Днем – светло-голубое, а ночью – темно-синее и усыпанное звездами. А при всем, при этом, чистый-чистый и терпкий воздух: не надышишься…

Днем ли, вечером, ночью – окинешь взглядом широкий горизонт, распрямишь грудь, вздохнешь поглубже, и вдруг почувствуешь какое-то сладостное ощущение единства, необъяснимо бесконечной слитности с этим миром, а себя – органичной частицей родного Края и всеобщего с ним бытия.

Подумать только: много-много веков, даже тысячелетий назад все это было! Столько будет и после. И также, как какой-нибудь мой славянин-предок, как я сейчас, так и мой будущий потомок в будущем, – все мы едины в восприятии запаха растертой в руках травинки, жужжании шмеля, плеска рыбы в тихой заводи реки.

На протяжении столетий, может быть, даже тысячелетий, но наши чувства по отношению ко всему здесь сущему останутся неизменными. Не эта ли память объединяет нас сегодня, как будет объединять и впредь, даже очень отдаленных друг от друга? Родной и любимый мой Край! Скажи мне, разве такого постоянства для опоры мало?

«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий…» (из И.С. Тургенева)

Так уж сложилось, что второй (по старшинству) мой свояк, Козлов Анатолий Иванович (р.1935 г.) вместе с женой, Валентиной Ивановной (сестрой моей жены), с весны до поздней осени проводит активный отдых, на севере Нашего Края, занимаясь огородничеством. Живут они в построенном вместе с двумя сыновьями в Большом Пирогово небольшом домике-даче.

Это буквально против церкви в селе Перевлес, но на другом, лесистом берегу Прони. В свой недавний приезд, углубляясь в изучение местности, побывал у них и я. Ближе к вечеру, после дневных хлопот (назавтра они собирались отъезжать домой, во Фрязино), мы вместе с их старшим сыном, Виталием (р.1961 г.), пошли к Проне, находящейся в ста–ста пятидесяти метрах от жилья, порыбачить. Рыбак я – никудышный; так, ходил по берегу, изучал рельеф, растительность, осматривал окрестности, запоминал, грустил…

Копался в ранее выработанных, а теперь заросших травой, мхом и еще невесть чем покрытых остатках известняка. Холодновато было, зябко. Было как-то беспокойно, тревожно, смятенно на душе и в тоже

время – элегически*-возвышенно.

То ли увядающая осенняя природа, то ли непривычная перспектива* (вид на Наш Край с непривычного берега Прони), то ли ландшафт с величественной церковью, напоминающий о минувших веках, а может быть залежи вечного минерала под ногами, пролежавшие здесь многие миллионы лет и помнившие почти всю историю жизни на Земле, ввели меня в состояние глубокой меланхолии*. И, наложенные на ностальгию, настроили на исторические размышления и ассоциации*.

Подумалось тогда.

Прония, тихая моя Родина! Вся вольная ширь твоей земли, бесконечные полевые дали, могучие леса, раздольное пространство лугов, обилие озер, петляющая между ними река и бездонное небо над тобой – все это часть Земли Русской. Давшей – пастуху скот, землепашцу плодородие, воину верность тебе и силу, охотнику и рыбаку зверей, птиц и рыбу, и каждому – любовь к родному краю, домашний очаг и волю.

Все они, дети твои, связанные крепостью семейных уз, каждодневным мирным трудом, обрядами и верованиями, народными праздниками и игрищами, многие и многие столетия жили в единстве друг с другом и слитно со всем, что ты имеешь.

С самых ранних веков пребывания здесь, смотрели они на лоно твое как труженики, без гордой заносчивости и ложного умиления. Да, их взаимоотношение с природой, основанное на противоборстве с нею, не всегда было мирным… Но оно не приводило к их отчуждению от нее, так как основывалось на здоровых «крестьянских» началах – взаимном уважении и равноправном соперничестве. Поэтому оно не проявлялось в одностороннем, слепом и хищническом ее истреблении твоей природы…

Нельзя не сожалеть о том, что неблагоприятные исторические обстоятельства, недостаток разумной и, мало последовательной в своем развитии государственной силы, не позволили твоим детям-славянам осуществить заветную мечту: создать здесь обетованный рай. Не смогли они, несмотря на твои природные богатства, свое трудолюбие и проявленные в нем выносливость и терпеливость, заставить тебя процветать, а сами жить в благополучии и довольствии. Не сбылось…

Но, несмотря на вековые лишения, из поколения в поколение, творили они и свою тысячелетнюю историю. А земля твоя, как и вся Земля Русская, способствовала сохранению памяти народа, созданию в нем русского национального характера, повышению его культуры и нравственности.

Милая Прония! Нельзя не верить, что минуют тебя неурядицы. Придет время, когда, вспомнив родовые заветы и, почувствовав генетическую связь с предками, вернутся на свою историческую родину потомки твоих славян-основателей, сеятелей и хранителей. Создадут они образцовые хозяйства, восстановят чистоту и полноводье твоего сердца-реки, красавицы Прони.

А сами, исполнив мечту своих предков, заживут полнокровной жизнью, насыщенной свободным трудом, полным творческих проявлений досугом и воспитанием здоровых, гармонично развитых и талантливых детей…

Скажи мне, сородич, разве ради этой, заветной мечты не стоит жить, работать, творить!

Вячеслав Чуликанов

Москва, осень 2004г.

Post scriptum (после всего написанного)

Ностальгия – это когда хочется вернуться, а некуда (или нельзя).

Ностальгия – это грусть, содержащаяся в памяти.

Ностальгия – это романтизация прошлого, окрашенная воспоминаниями молодости.

Ностальгия – это комплекс негативных психических явлений, вызванный отрывом человека от своей этно-ландшафтной среды.