Раздел тринадцатый.

Крутые ступени восхождения

(Курс на солнце Валентина Пикуля )

Занятому в течение многих лет поиском биографических материалов о Валентине Саввиче Пикуле, мне посчастливилось обнаружить напечатанные в марте 1949 года во флотской газете «На вахте» главы одного из самых первых его крупных сочинений.

Они были опубликованы мной, как я уже говорил, в «Роман-журнале XXI век», где в предисловии и послесловии к ним я сделал попытку рассказать читателю о тех превращениях, которые, по моему мнению, происходили в его жизни.

Но говорят же, что каждый пишущий, говоря о ком-то, непременно пишет и о себе. Так и я, рассказывая о судьбе писателя, не мог не обойтись без аналогий и параллелей (или противопоставлений!), когда-то происшедших и в моей судьбе. Думаю, именно они могут представить некоторый интерес для моего сегодняшнего читателя. Если же этого не произойдет, то данные размышления, полагаю я, могут оказаться полезными при выборе жизненного пути в критические моменты жизни.

Весь библиографический материал данного раздела (за исключением факта опубликования глав романа В.С.Пикуля) ограничен рамками двадцатого столетия.

Точка отсчета. С нее начинается любое дело. В каждой человеческой судьбе можно найти точку отсчета. В какой-то момент человек осознает: «Вот это дело – мое, в нем я стану Мастером».

Был ли такой рубеж в судьбе писателя с феноменальной известностью – Валентина Саввича Пикуля? На этот вопрос отвечает исследователь и собиратель биографических сведений о нем В.М.Чуликанов. Он занимается этим нелегким, но увлекательным делом почти четверть века. В 80-х годах общался с писателем, поэтому знаком с ним и его творчеством не понаслышке.

(Из редакционной врезки)

Впервые о своей юношеской попытке написать «об увиденном на войне целую книгу» Валентин Пикуль рассказал в автобиографической статье «Близкое, родное», опубликованной в центральной газете Министерства Обороны «Советский флот» (от 13 сентября 1959 г.). Ныне она без сокращений перепечатана в журнале «Студенческий меридиан» (май 2000 г., № 5).

Почти двумя десятилетиями позже, в автобиографии «Ночной полет» (смотри: «Битва железных канцлеров», Л., 1977г.), писатель назвал ее романом «Курс на солнце». Позже в многочисленных интервью всегда говорил, что самый ранний его опус хотя и имел три редакции, но в печать не прошел, и все рукописи «полетели в корзину». Таким образом, у читателей сложилось впечатление, что никаких публикаций этого сочинения не было. Значит, произведение стало легендой.

Анализ упомянутых автобиографий и многих интервью показывает, что В. Пикуль вряд ли сразу замыслил повествование как роман, то есть большое произведение со сложной композицией событий, сплетенных воедино; с системой образов-персонажей, действующих взаимосвязанно и на большом отрезке времени. Замысел, скорее всего, был в том, чтобы описать виденное и пережитое, а это могло быть реализовано серией рассказов, очерков, воспоминаний и тому подобное. Очевидно, В. Пикуль сам или по чьему-либо совету через некоторое время попытался эти рассказы объединить, обозначив жанр получившегося произведения «романом» (по объему рукописи). Учитывая логику такой, вполне возможной творческой эволюции, и я, автор предисловия, данное сочинение писателя тоже буду называть романом.

Цель предисловия – рассказать о времени, в котором происходило воплощение замысла, об уровне подготовленности к литературному труду его создателя и о том значении «первенца» в судьбе писателя, которое трудно переоценить.

Выразим благодарность и его величеству господину Хроносу*, как правило, беспощадному к сохранности начальных трудов большинства знаменитостей. В нашем же случае он «зацепил» часть материала за «краешек одеяния музы истории – богини Клио», что позволило донести образец раннего сочинительства ныне известнейшего историка-романиста до нас, читателей, а также до будущих его исследователей и биографов. И мы вправе сегодня воскликнуть: «Вот уж, воистину, верно сказано, что рукописи не горят!».

Хотелось бы сказать несколько хороших слов и о человеке, в трудную минуту поддержавшем начинающего литератора, о капитане 1 ранга Геннадии Исааковиче Бессонове, ответственном редакторе газеты «На вахте» 4-го Балтийского флота, штаб и редакция газеты которого после войны располагались в г. Таллине (ныне столица зарубежной Эстонии).

Если Вы, читатель, окунетесь в периодику послевоенных лет, то убедитесь, что тогда в газетах с отрывками из своих произведений печатались, в основном, лауреаты сталинских премий или другие маститые писатели. Никак не менее!.. А здесь произошло чудо: Г.И.Бессонов, многоопытный редактор (знавшие его коллеги, помнят как талантливого журналиста), интуитивно угадав в молодом авторе ростки одаренности, отошел от общепринятой традиции и опубликовал значительную часть романа никому не известного автора.

Как публикатор, я считаю также, что главы юношеского романа (лучше, вероятно, сказать – проторомана*, как предвестника следующего романа писателя, «Океанского патруля») не только обладают правом на законное существование в ряду с другими его произведениями, но по своему значению имеют даже бoльшую биографическую ценность.

Ведь «Курс на солнце» создавался в таких предельно трудных бытовых условиях, при таких минимумах грамотности и литературной подготовки, которые полностью исключают исполнение проектов такого масштаба. Но несмотря на это, стойкость и невероятное упорство позволили Валентину Пикулю написать за три года три варианта объемного произведения. А крайние лишения не только способствовали преодолению собственного невежества, но позволили ему вырасти до уровня профессионального литератора, т. е. в буквальном смысле – переродиться…

Излагая суть событий, происшедших более полувека назад с молодым сочинителем, говоря о случившихся с ним превращениях, я беру за основу версию, основанную на данных психологической науки и, отчасти, на кризисах, пережитых мной самим (правда, не приведших к каким-то особым достижениям).

В своих размышлениях мне бы хотелось (для большей убедительности) опереться и на ваши, читатель, поступки, которые изменили вашу судьбу, но закономерность свершения которых была осознана вами в поздних прозрениях.

Ведь каждый, много испытавший на своем веку человек, может вспомнить: наступало время, и он с удивлением осознавал, как резко изменились считавшиеся до сих пор незыблемыми его идеалы, ценности и жизненные ориентиры (притязания, планы). Как в душе нарастали беспокойство и тревога, как неуютным, даже чуждым становился мир; как возникало чувство какой-то необъяснимой собственной загнанности, а земная твердь, недавно казавшаяся устойчивой и надежной, ощущалась зыбкой и шаткой.

Такие драматичные жизненные периоды в жизни человека психологи называют личностными или нормативными кризисами, а иногда еще резче – «взрывами», «бунтами». Наступают они, как правило, через каждые 10-15 лет и напрямую зависимы от возрастных изменений, происходящих в организме и психике, а также в связи с накоплением опыта и увеличением жизненного кругозора. То есть мировосприятие и самосознание человека, достигнув критического уровня, входят в противоречие со ставшим неприемлемым положением его в обществе и неудовлетворительными перспективами дальнейшей деятельности.

Следует добавить, что внешние обстоятельства при этом играют весьма существенную роль.

Драматизм же заключается в необходимости принятия решения: следовать ли дальше установившимся путем или напротив, почувствовав пусть маловероятное, призрачное, но все-таки возможное воплощение своей заветной мечты (а вдруг, получится!), резко изменить жизненную стратегию. Большинство предпочитают первое – так безопасней, надежней и спокойнее; в общем, комфортнее.

Натуры же деятельностные, с большим творческим потенциалом, нередко предпочитают второе, но в течение продолжительного времени вынуждены претерпевать невзгоды и лишения. Без потерь такие изломы, как правило, не проходят: можно лишиться очень многого, даже жизни. Однако в обмен на страдания достигается, казавшаяся когда-то недосягаемой, желанная цель. Да и сам человек в результате этой борьбы с собой и обстоятельствами чувствует себя победителем.

На художнических натурах этот излом отражается еще глубже и сложнее. В силу наличия врожденных и наработанных (приобретенных) потенциалов в глубинах их души происходит очень серьезная трансформация. Зато в случае благополучного исхода творческие способности становятся неизмеримо более высокими. Которые, в свою очередь, становятся базой для следующего скачка… Причем, сами эти натуры свое новое состояние в себе оценить не могут. Чаще всего, они убеждены в том, что ничего особенного не произошло: они остались такими же, какими были прежде. Хотя внешними признаками их перерождения выступают «продукты» кризисных деяний, которые в обычных условиях, как правило, не возникают.

Подтверждением данному тезису могут послужить многие писательские судьбы. Превращения, происходившие с писателем-самородком Валентином Саввичем Пикулем (в силу его поистине уникальной биографии), не только показательны, но и поучительны. На некоторых важнейших отрезках его «синусоиды жизни» (любимое его выражение), я и остановлю пристальное внимание читателя.

Юнга – «подгот»

или предыстория творческого импульса

В доверительных беседах с друзьями Валентин Саввич не раз говорил, что в молодости пережил две ленинградские блокады: военную и мирную (послевоенную). О военной блокаде говорить не приходится (не приведи, Бог, ее когда-нибудь пережить!). А мирная? Что стоuт за ней, сыгравшей главную роль в его профессиональном становлении?

Приведем скупые, сжатые до нескольких строк, автобиографические признания писателя об интересующем нас периоде: «…После Парада Победы* я был направлен в Ленинградское подготовительное военно-морское училище* [так в тексте, в действительности, ЛВМ П У], где проучился только год – весной 1946 года был демобилизован: не хватало знаний. Я решил самостоятельно учиться и посвятить себя литературе. Летом 1948 редколлегия журнала «Звезда» заключила со мной договор на мой первый роман «Курс на солнце», который света не увидел…». (Журнал «Россияне», 1991 г., № 7/8, с.5).

Кажется, все так просто: «Направлен… проучился… решил…». А на деле? Что же произошло за этот срок, особенно с мая 1945 по март 1946? Ведь прожито всего-то триста с небольшим дней. Но как резко изменился вектор его жизненных устремлений: от вошедшей в кровь и плоть, полюбившейся морской профессии до немыслимой по уровню его знаний и жизненного опыта писательской деятельности!

С тех пор минуло более полувека. Сегодня трудно восстановить подробную хронику важнейшего в его судьбе жизненного отрезка. Однако какую-то канву составить можно: ведь живы еще многие свидетели и непосредственные участники той давней драмы; сохранились и документы. Нам же, читатель, остается к сочувствию добавить лишь воображение и…

…Близится к завершению война, принесшая Ленинграду страшное опустошение, а многим ленинградцам и гибель. Но враг уже далеко, жизнь в городе постепенно входит в мирную колею. Правда, горожане, вынесшие девятисотдневную вражескую осаду, от длительного недоедания ходят еще, как тени: бледные и изможденные. Пока действует карточная система; норма хлеба: 400 г в день на служащего и 300 г на иждивенца. Однако уже в ту пору немало ленинградцев потянулось из эвакуации в свой родной город. В начале 1945 возвратилась с Севера и Мария Константиновна, мать Валентина Пикуля.

Обеспокоенная тем, что после возвращения с флота ее единственный сын в семнадцатилетнем возрасте откажется пойти в школу, в шестой класс, и останется неучем, она решается обратиться за помощью к Николаю Юрьевичу Авраамову* – начальнику недавно сформированного военно-морского подготовительного училища . В него, на основе конкурсных экзаменов, принимались юноши, закончившие неполную среднюю школу, то есть семь классов. Предполагалось, что после окончания трехгодичного курса его воспитанники будут наиболее предпочтительными кандидатами для поступления в высшие учебные заведения военно-морского флота. Это был неплохой шанс и для ее Валентина. Наверстав упущенное из-за войны образование, он мог бы стать морским офицером, а заодно получить хорошую профессию.

Вначале все складывалось удачно, ибо:

« Познакомилась она с Николаем Юрьевичем на Соловках еще в марте 1943, когда тот (для исправления педагогических огрехов своего предшественника, капитана 2-го ранга Н.И.Иванова) прибыл руководить школой юнг ВМФ*. Она приехала туда, где учился ее сын и все мы, полторы тысячи таких же мальчишек, рвущихся на борьбу с фашистами. Отбор в школу прошел из числа добровольцев по путевке десяти областных комитетов комсомола (в основном центра страны) через районные военкоматы по месту жительства.

Но ее мужу, Савве Михайловичу Пикулю, еще летом 1942 отправлявшемуся на фронт, удалось убедить командование Северного флота в необходимости зачислить в нее сына, грезившего флотом. Удалось с большим трудом, так как Валя, переживший блокаду в осажденном Ленинграде, был очень слаб физически и ему недоставало возраста и образования. Принимали 15-16 и даже 17-летних юношей, окончивших шесть–семь классов. А Валентину к тому времени исполнилось лишь – 14 и за плечами было всего лишь пять классов образования..

На Соловках Мария Константиновна поначалу работала на метеостанции, расположенной неподалеку, и мы с Валей часто наведывались к ней, а потом, как вольнонаемная, в должности библиотекаря нашей школы юнг». (Из воспоминаний ныне здравствующего, самого близкого друга-юнгаша Евгения Борисовича Баранова – прообраза Джека Баранова в повести В. Пикуля «Мальчики с бантиками»).

Теперь же, в Ленинграде, сам Н. Ю. Авраамов, хорошо запомнивший не только Марию Константиновну, но и своего воспитанника по блестящей учебе в школе юнг, внял просьбе матери и направил ходатайство в адрес командованием Северного флота о направлении воевавшего на эсминце «Грозный»* юнги Валентина Пикуля на учебу в Ленинград. В ходатайстве была также выражена просьба о предоставлении ему дополнительного отпуска для ускоренной ликвидации пробелов по экзаменационным и другим предметам. К этому времени Мария Константиновна устроилась на должность лаборантки в учебный отдел училища.

В середине мая 1945 года Валентин – в Ленинграде. Наконец-то дома! Два предэкзаменационных месяца, насыщенные встречами с друзьями детства, новыми знакомствами и изучением достопримечательностей города, промелькнули как один день. В перерывах между счастливыми и приятными событиями прошли бессистемные и малопродуктивные подготовительные занятия.

Наступила полная волнений и тревог пора вступительных экзаменов. Прошли они, как и следовало ожидать, неудачно. Однокашник В. Пикуля по училищу Ким Богданович Каракозов, проживающий ныне в Москве, вспоминает:

« …Поступить в училище было далеко непросто: конкурс составлял 17 человек на место. Поэтому отсев был огромен!

Я сдавал вступительные экзамены в конце июня или начале июля. Каждый поток состоял из 60–80 кандидатов. Номер моего потока был что-то около двадцатого. [Для сравнения: однокашник В.С.Пикуля по училищу ныне здравствующий Виктор Дмитриевич Огурцов сдавал экзамены во второй половине августа в 28 потоке.]

Первый экзамен, диктант, я сдал на двойку. В одном потоке со мной его писал и Валя Пикуль, он получил такую же оценку. Двоек было много. Всех, получивших на этом экзамене двойки, отправляли домой восвояси.

За меня заступился мой дядя, брат отца, Никита Иванович. Он работал в Ленинграде директором табачной фабрики и был знаком с Авраамовым. Мне разрешили пересдачу.

Мы стали вместе готовиться к пересдаче; я жил тогда у Никиты Ивановича на 8 линии Васильевского острова. Пикуль часто приходил к нам; мы учили грамматику и писали какие-то тексты.

Получилось так, что пересдавать диктант нам не пришлось. Каким-то образом мы попали в приказ о зачислении нас курсантами и дальнейшей сдачи экзаменов нам не потребовалось. При распределении по ротам я попал в 9-ю, а Пикуль в 10-ю. Впоследствии особой дружбы у нас с Пикулем не было – так, приятельские отношения… » .

Можно представить себе, сколько переживаний доставил Марии Константиновне этот злосчастный срыв Валентина на экзамене. За ним последовало ее новое ходатайство и, в конце концов, все обошлось благополучно. За три недели до начала учебного года (до 1 октября) Валентин, перешедший на казарменное положение, назначается старшим команды для работы на мебельной фабрике: после восстановления разрушенного здания училище необходимо было укомплектовывать мебелью.

Итак, свершилось. Но! В марте 1946 года, то есть к концу третьей учебной четверти, в судьбе Валентина произошло чрезвычайное событие, а с точки зрения матери – непоправимая беда: Валентин был отчислен за неуспеваемость.

По хлесткому выражению писателя В. Конецкого*: «Пикуль получил на экзаменах по 10 предметам 10 двоек, и его вышибли из училища» (смотри: «Комсомольская правда» от 7 февраля 1997 г., с. 22). Кому-кому, а уж Виктору Викторовичу, учившемуся в параллельном классе, следовало бы помнить, что никаких экзаменов в «Подготии» (так между собой они именовали свое училище) в процессе учебы тогда не было, а были контрольные работы по мере прохождения больших тем. И «хвосты» накапливались, как и ликвидировались, постепенно.

Просто наступил момент, когда Валентин понял, вернее, интуитивно почувствовал, что ему не то, чтобы не осилить 8 (восемь, а не десять, Виктор Викторович!) «неудов», а стало просто ненужно и неинтересно это делать. Мы не будем восхвалять одаренность Валентина, хотя и тому есть доказательства: взять хотя бы его «Свидетельство об окончании школы юнг», где по всем 16 предметам выставлена только одна оценка – «отлично». Более убедительна, на мой взгляд, другая версия, психологическая, или (лучше ее назвать) психофизиологическая. Ее суть я кратко изложил выше.

А литературные интересы Валентина уже в ту пору были немалыми!

И рассказывать о них придется (по меркам его биографии) издалека: с предвоенной поры, с города Молотовска (ныне Северодвинск Архангельской области), куда его отец еще до войны был переведен на работу. Там, продолжая учебу в 5-м классе школы, Валентин одновременно занимался в вечернем кружке «Юный моряк». Его успехи по изучению морского дела были отмечены даже в местной газете «Сталинец» (от 26 декабря 1940 года).

Уже тогда он как-то попросил у отца, работавшего экономистом, две большие бухгалтерские книги, в которые начал записывать сведения по морскому делу (и не только по нему!). Эти книги им заполнялись и в школе юнг, и во время службы на эсминце «Грозный»… Спустя много лет, уже в 70-х годах, во время работы над повестью-воспоминанием «Мальчики с бантиками», он хвастаясь своими «успехами в раннем литературном творчестве», показывал их друзьям и знакомым.

Имеются также свидетельства, подтверждающие факт накопления материалов и попытках придания им литературной формы по прибытии в Ленинград:

« ...Пикуль все время таскал с собой сумку с учебниками и кучей бумаг. В этих бумагах были какие-то наброски вроде рассказов. Он читал кое-что сам, а кое-что давал тетке, жене Никиты Ивановича. О содержании не помню, но темы были морские. Тетка делала замечания только относительно грамотности… » . (Из воспоминаний К.Б.Каракозова).

Таким образом, первый его творческий период (1940 – 1945 годы) представляется аккумулирующим (собирательным, накопительным).

Следующий короткий отрезок в его жизни (май 1945 – март 1946) можно назвать вегетационным. И вот почему. Ребенком вывезенный ранней весной 1942 года по «Дороге Жизни» из Ленинграда, подростком прошедший военную выучку и все отроческие годы провоевавший, в 1945 году он приехал домой совсем другим человеком. И – в другой город! Теперь Ленинград, по-видимому, казался ему очаровательным, фантастическим миром...

К военному лихолетью он давно привык, так что вряд ли его удивили голод и разруха. Главным для него стало то, что после долгой, замкнутой и жесткой (с большими ограничениями в личных проявлениях) военно-корабельной службы, его поразили свобода и раскрывшиеся возможности города с его богатейшей культурой.

И вокруг были замечательные, образованные, умные и талантливыми люди! Резкое изменение жизненной среды оказало чрезвычайно благотворное влияние на ускорение его мировоззренческого развития. То есть природа быстро восстанавливала замедлившееся (из-за войны и длительного отрыва от школы) его духовно-интеллектуальное созревание.

Наверное в эти дни он пришел к убеждению, что если основательно поработать над собой, то, опираясь на это богатство, можно реализовать многие замыслы, в недалеком прошлом казавшиеся совершенно невыполнимыми.

Главным из них был – написать свою правду «об увиденном и пережитом». Честно и без утайки рассказать о той жестокой и страшной войне, свидетелем и участником которой он был. В том числе, показать своих товарищей-матросов «не нудными шпаргалочными сухарями, а отчаянными и хорошими парнями, не всегда помнившими заветы устава, но умевшими праздновать победы, дружить и презирать трусов» (из статьи «Близкое, родное»).

А для того, чтобы осмотреться, прочувствовать и как-то осмыслить всю силу и глубину возможного исполнения этой задачи, судьба даровала ему в ту, полную юношеской тревоги и неопределенности, но вместе с тем и счастливую пору, пять, пусть и относительно, но свободных месяцев 1945-го: май, июнь, июль, август, сентябрь. Которые по сравнению с четырьмя военными годами были сказочными…

Вот они-то приблизили его вплотную к попытке воплощения заветной мечты; к рубежу, с которого он чуть позже принял внутренне осознанное (и как показала судьба, верное) решение – стать писателем. Сейчас уже никто не сможет восстановить мир увлечений в те дни, часы и мгновения: встречи и беседы, впечатления и мечты, надежды и разочарования. Можно только предположить по некоторым прозрачным поздним откровениям, как-то: «А шатало меня тогда здoрово!».

Кроме того, многие из 28 его курсантов-одноклассников, в частности, Щербицкий В.П., Огурцов В.Д., Иванов Г.И., Найда Л.С., Стригин М.М. и сегодня помнят, что Валентин с первых же дней показал себя спецом не только в морском деле: во флажной сигнализации, в шлюпочном мастерстве, в знаниях устройства и оснастки кораблей. Был для них он авторитетен и в литературе: он много читал и знал, декламировал стихи, свои и чужие, схватывая их налету, без заучивания. Возвращаясь из «пикетировки» (термин на языке «подготов», т.е. курсантов подготовительного училища, означавший «самоволку») или из увольнения, он с одухотворенным лицом, горящими глазами и с большим волнением рассказывал о посещенных занятиях, об увиденных писателях, о беседах с начинающими литераторами, о новых и интересных знакомствах.

В общем, увлекла его непредсказуемая, но притягательная атмосфера ленинградской богемной среды. Она, наряду с негативным воздействием на формирующееся мировоззрение, способствовала проявлению и развитию творческих способностей многих молодых людей военного и первого послевоенного поколений. Там, а не в казарме, и ему кружила голову, дурманила юношескую кровь другая, не морская романтика. Как будто внутренний голос говорил ему тогда, что морская служба, ставшая ему такой родной и близкой, все же не его стезя!

Нет! Не с пустым духовным багажом подошел Валентин Пикуль к своей литературной точке отсчета!

Окончательному же решению стать писателем и началу его полнокровной литературной деятельности способствовал, казалось бы, совсем рядовой случай. Вот как об этом рассказывал сам Валентин Саввич: «В конце 1945 года в Воениздате вышла книга Александра Зонина* «Морское братство», которую одноклассник Жорка [это прозвище, а в действительности он Владимир] Спасский, начавший ее читать, в раздражении бросил на пол. Я, увидев на обложке рисунок с изображением того, как во время шторма на фоне северного сияния миноносец режет волну, заинтересовался, не про нас ли написано, и поднял ее».

В статье «Близкое, родное» свой первый позыв к сочинительству он описал так: «…Я прочел эту книгу, и она мне очень не понравилась. Морская жизнь, – такая тревожная, полная опасностей и риска, требующая от людей безмерной любви к своему делу и почти романтической страсти к тяготам походных будней, – вот эта-то прекрасная жизнь выглядела на страницах книги какой-то сухой, нудной и неинтересной. И вот тогда-то впервые запала мне в голову мысль: а что, если я сам попробую описать виденное…».

Ступень первая. Молодой литератор

Так завершился благополучно устроенный ему судьбой поход «из юнг – в адмиралы». Покинув стены училища, Валентин ушел, как говорят, на «вольные хлеба» и сразу же приступил к написанию своего первого романа с претенциозным* и романтическим названием «Курс на солнце». Одновременно он занялся самообразованием и стал посещать литературные секции, объединения и семинары, создававшиеся при редакциях, издательствах и в Союзе писателей для оказания квалифицированной помощи начинающим литераторам.

Вольные хлеба! Как заманчиво звучат эти слова! Но как коварна, а порой и губительна их суть! Ибо свобода, казавшаяся такой желанной и сладостной, в большинстве случаев оказывается мнимой. За ней почти сразу же следуют, намертво сжимая в своих объятьях, голод, холод, нищета и постоянные, тоскливо-мучительные поиски хотя бы минимального источника дохода.

Кроме того, как водится, все окружающие (мать, близкие и дальние родственники, знакомые) свершившееся с ним событие приняли без восторга. И, словно сговорившись, в один голос твердили, что с пятью классами образования стать писателем просто невозможно, что такое решение глупое и безрассудное, поскольку тем самым он губит свое будущее.

Однако фанатизму Валентина не было предела: буду писателем! Потом он вспоминал, как дядя по материнской линии говорил ему: «Что ты тут сидишь, как дурак? Пойдем, я тебя на Лиговке* в пивнуху буфетчиком определю. Парнишка ты с башкой, воевал чин чином, три медали имеешь – и года не пройдет, как в директоры пивной выберешься… Чего ты тут мучаешься?».

«Жил я тогда, – вспоминает Валентин Саввич, – на чердаке большого дома и сильно нуждался. Помню, провел однажды всю ночь на промерзлой кухне, изучая рецензию* Катерли* и мучительно соображал, спрашивая себя: – Как же быть? Писать дальше или… в пивную?». (Смотри: «Ночной полет»).

Уважаемый читатель! До малейших подробностей я помню его поникшую фигуру при рассказе об этом времени. Как потускнел взгляд всегда выразительных и добрых глаз, а лицо осунулось и побледнело: «Худо мне тогда, Вячеслав, приходилось. Иду, бывало, на вечерние литературные занятия или в Публичку* (денег на трамвай не было), а голова кружится. С утра – ни маковой росинки во рту. Сяду, посижу где-нибудь, немного отдохну; восстановлю силы и опять пойду. И так – много раз…».

Были, безусловно, были многочисленные поиски работы и устройство на них: пожарным, начальником секретной части в отряде Подводречстроя, там же – водолазом. Потом, шутя, вспоминал, что собирался пойти даже в парашютисты: большой подготовки не требуется и свободного времени хоть отбавляй… Много было вариантов, но все профессии, к его досаде, одним лишь писательством заниматься не позволяли.

В промежутке между ними последовал «необдуманный поступок» (термин из биографии «Ночной полет») – ранняя женитьба, при которой, из-за недостающего возраста, даже не расписали в ЗАГСе. Спустя время, теща тоже не захотела его понять и заявила, что «способна прокормить дочь, внучку, себя, а вот зятя…». (Смотри в «Литературной России» от 21 февраля 1997 г. статью С.Каменева «Размолвка»).

А он между тем все писал и писал свой первый роман: 1946, 47, 48 годы – первый вариант, второй, третий… Летом 1948 года даже заключил договор на его публикацию с редакцией журнала «Звезда»; получил аванс в счет гонорара, несколько поправил свои материальные дела. Однако в печать роман так и не пошел. В конечном итоге все рукописи были уничтожены, и Валентин засел за четвертый его вариант, названный скромнее – «Океанский патруль».

Ни формой, ни содержанием, ни задействованными в нем персонажами он не стал продолжением предыдущих близнецов. Хотя основа у всех четырех была одна: война, суровый личный опыт и желание рассказать «об увиденном и пережитом».

«Океанский патруль» в творческом отношении, несомненно, более зрелое художественное произведение. Этот роман по многим показателям (теперь, по опубликовании глав «первенца», есть возможность в этом убедиться) гораздо полнокровнее предыдущего. Многоплановый, со многими одновременно ведущимися сюжетными линиями, с гораздо большей географией событий и множеством самых разнообразных действующих лиц, он уже тогда полюбился читателями. И сегодня его любят и читают.

Вышел он в свет в начале 1954-го, через такие же мучительные пять лет, как и предыдущие перед ними три года.

Написанный в строгом соответствии с канонами социалистического реализма, идеологически выдержанный, стилистически выверенный (по рекомендациям писателей-авторитетов, признавших, наконец, его одержимость), сотни раз переделанный самим автором и «отшлифованный» редактурой, это свое детище Валентин Саввич очень не любил. Ибо его наставники поглумились тогда над молодым литератором вволю.

Приведу лишь один, но, думаю, очень убедительный пример, как, делая из него «советского писателя», они обстругивали «самость» Пикуля. «…Литературная мама Пикуля – Маргарита Степановна Довлатова [редактор «Океанского патруля» (смотри выходные данные издания 1954 г.), родная тетка известного писателя Сергея Довлатова*] одновременно была и повивальной бабкой «Океанского патруля», нормально переписав за автора около тысячи страниц…». (В.Конецкий: «Кляксы на старых промокашках». СПб.: Блиц, 1997г., с.100).

«Это не мой роман», «Пример тому, как не надо писать романы» и прочие – сколько таких инскриптов (дарственных надписей) оставил он на экземплярах прижизненных (1954, 1957 и 1961 г.г.) его изданий? Зато критика как жаловала! В 50-х годах было опубликовано 11 больших рецензий (отзывов), более половины из них – в центральной печати, и почти все хвалебные. Характерно, что буквально все рецензенты отметили несомненную талантливость молодого автора.

Итак, первый личностный кризис Валентином Пикулем был успешно преодолен. В результате чего в 1956 году к трем тысячам советских писателей со своим единственным романом добавился еще один. Система сделала свое дело и вопрос можно считать закрытым. Не так ли, читатель?

О Д Н А К О С В А Л Е Н Т И Н О М П И К У Л Е М Б Ы Л О Н Е Т А К ! ! !

Ступень вторая. «Несоветский» советский писатель

Зададимся вопросом: что было бы, не произойди с ним спустя 10-15 лет очередного излома? В то критическое время (1958) на его (и наше читательское!) счастье рядом с ним оказалась его путеводная звезда – жена Вероника! О неоценимом значении этой женщины в жизни и творчестве Валентина Саввича мы в соавторстве с Андреем Алексеевичем Чугуновым написали очерк «Жене Веронике за все, за все… Валентин Пикуль » *. Опубликован он отдельной брошюрой (М., 1999), а также в сокращенном виде в периодике (смотри газеты «Литературная Россия», от 3 сентября 1999 г., «Граница России», сентябрь 1999 г., № 35 и журнал «Мир женщины», февраль–март 2000 г., № 2-3).

Этот кризисный период по своему характеру резко отличался от первого, послевоенного. Так как проходил в благоприятных для интенсивного самообразования и литературного труда условиях. Их создала ему Вероника Феликсовна. Поэтому вся энергия излома ушла не на борьбу с внешними обстоятельствами, на выживание, а на фундаментальную личностную перестройку.

Именно в эти годы, то есть в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов произошел крутой поворот его творческих устремлений от недавних событий, пережитых им самим, – в глубь истории. Но пока (и это подчеркнем особо!) – в эпоху революционных потрясений ХХ века. С этого времени, вплоть до своей кончины в 1990 году, взятому курсу писателя-историка он не изменял. Исключение составляют лишь книги, написанные о друзьях-юнгашах, а также о тех, с кем воевал, и – в память об отце, комиссаре батальона морской пехоты, тяжело раненом и погибшем 20 сентября 1942 года во время переправы через Волгу под Сталинградом.

В этот сложнейший для Валентина Пикуля период, решивший всю дальнейшую писательскую судьбу, произошло его восхождение на более высокий, с предыдущими несравнимый, интеллектуальный и творческий уровень. Подтверждением тому служит факт выхода из-под его пера исторического романа «Баязет» (1961 г.). Это произведение написано уже литератором, профессионально владеющим не только историческим материалом, но и художественными средствами, и литературными приемами. Именно с этого романа он стал проявлять себя, как незаурядный мастер в описании батальных сцен.

В «Баязете» впервые проявилась его яркая индивидуальность, выраженная в сказовой манере изложения, завораживающая читателя какой-то внутренней свободной, раскрепощенной манерой повествования. Врожденная способность рассказчика, владеющего емким, сочным и образным, истинно русским народным слогом, в его лице сплавилась, по-видимому, с его огромными познаниями в истории.

С этого произведения, выработав свой индивидуально-речевой стиль, непривычный в существующей литературной традиции, писатель стал ориентироваться на того читателя-собеседника, который давно ждал и жаждал такого общения, и с которым он, как художник слова и историк-исследователь, был рад поделиться приобретенным богатством – историей России.

А читатель, плененный эрудицией автора, новизной в подаче материала, яркостью и раскованностью изложения, чувствует, понимает, что Пикуль-рассказчик, хотя и говорит о былом, и ведет диалог с героями былых времен, но, словно бы оттуда, из прошлого, обращен к своему нынешнему современнику, держащему в руках его книгу.

Происходит удивительное превращение. Читатель, легко войдя в контакт с автором, как бы находящимся в двух измерениях, словно плененный, начинает вместе с ним сопереживать: иронизировать, радоваться, огорчаться, страдать… А выработанный огромным трудом при большом таланте стиль изложения, в сочетании с глубоким и ясным «пикулевским» взглядом на прошлое России, пленил теперь уже не одно поколение читателей. И до сего времени не превзойден ни одним из пишущих на исторические темы.

Совсем не так «Баязет» был воспринят критиками. Факт выхода в свет этого романа они будто бы не заметили: словно его не было и нет. Прошло 40 лет после первого издания этого замечательного произведения, а в печати о нем не появилось ни одной даже самой мизерной рецензии, ни одного самостоятельного на него отзыва. Хотя роман только на русском языке был переиздан 12 раз общим тиражом около полутора миллионов экземпляров. Без преувеличения можно утверждать, что два поколения работников критического и исторического цехов нашей историко-филологической науки находятся в глухой обороне к этому роману.

Не могу не отметить еще одного парадоксального явления в читательском мире 60-90-х годов: полного расхождения мнений массового читателя, восторженно принявшего появление незаурядного историка и художника слова, с холодным, опасливо-настороженным и нередко враждебным отношением официозной критики ко всем выходившим из-под пера В.С.Пикуля произведениям. И не только к романам, но и ко всему творчеству писателя, в целом. А Валентин Саввич, остро ощущая это его неприятие, отвечал тем же. Отмечая факты замалчивания его имени в литературе, признавался журналистам, что никакой критики в свой адрес не читает. И говорил: «У меня личных врагов нет, зато у моих книг – хватает».

Заметим, что сам писатель считал себя «состоявшимся литератором» только с «Баязета». А от всего написанного до 1961 либо отстранялся, либо все написанное до этого времени начисто отвергал, как не стоящее никакого внимания. Причиной тому было его прежнее литературное несовершенство. И это верно. Ведь если сопоставить любую страницу «Баязета» с самой близкой, например, по написанию вещью – рассказом «Канареечный мастер» (смотри: журнал «Костер», 1957 г., № 12), то разница становится очевидной. Возникает ощущение, будто их писали разные авторы. А временнaя разница между написанием этих сочинений невелика: всего лишь три года. Но в творческом отношении она – весьма существенна. Значит, за это время с автором что-то произошло? Вот именно, произошло!

Ступень третья. Вершина.

В начале 70-х годов творческое восхождение Валентина Пикуля продолжалось по нарастающей. Накопленный к тому времени огромный историко-биографический материал, приобретенный опыт, неиссякаемое трудолюбие и еще отменное здоровье позволяли ему выдавать «на-гора» почти каждый год по книге. Но очередной творческий излом в его литературной судьбе все же состоялся. Как и предыдущий, он опять был направлен в глубины собственного существа и в глубь истории России. Теперь уже в ее, почти не отраженный в художественной литературе (кроме эпохи Петра I и крестьянских бунтов), восемнадцатый век. Вершиной в этот период, как и во всем его творчестве, стал двухтомный роман-хроника «Слово и дело» (первый том вышел в 1974 г., второй – в 1975-м), получивший всенародное читательское признание и любовь к его создателю, к мастеру. А слава писателя Валентина Пикуля, особенно после опубликования в 1979 году в журнале «Наш современник» нашумевшего романа «У последней черты»*, обошла все уголки не только нашей страны, но и за ее пределами.

С того времени и до сего дня читательский интерес к творчеству В.Пикуля становится безграничным. В качестве доказательства приведу лишь один пример: как-то с одним из моих старших коллег по совместным литературным увлечениям, проживающим в Петербурге и собирающим библиографию всех изданий и тиражей книг писателя (с далеких 50-х годов), мы взялись за подсчеты. Так вот, мы насчитали, что во второй половине XX века издано более пятисот книг, на корешках которых указано имя их автора: Валентин Пикуль. В том числе – семь собраний сочинений, четыре из которых 28-томные. По выходным данным всех этих книг (а они умещаются как минимум в 22-х книжных полках!) суммарный тираж обозначается огромной цифрой – полумиллиардом экземпляров!

Читали и читают этот «океан» книг буквально все: от школьника до академика, от матроса до адмирала, от солдата до маршала, от люмпена (бомжа и бродяги, простите!) до министра. Даже недоброжелательные критики в своих полемических и иных публикациях, часто цитируя В.Пикуля, тем самым демонстрируют поразительную осведомленность в содержании практически всех его произведений. Они же ерничали в 80-х: «Коммунизм есть советская власть плюс пикулизация всей страны!». Разве после всего этого Валентин Пикуль не народный писатель?! Вот Вам, читатель, и пять классов образования. Вот Вам и «юнга, склонный к свершению необдуманны х поступков» («Ночной полет»).

О романе «Курс на солнце»,

об авторе и о нас с Вами, читатель

На общем фоне творчества В.Пикуля, как Мастера, в публикуемых ниже главах романа «Курс на солнце» даже непрофессиональным взглядом нельзя не заметить ученических стараний автора, не почувствовать его робких, еще наивных попыток найти свой собственный стиль, манеру изложения и язык повествования. Хотя написаны они почти «по-пикулевски»: живо, увлекательно и читаются с большим интересом. Но в этом произведении еще нет богатства литературных средств и приемов, свободы и раскрепощенности в их использовании, легкости владения сюжетом и словом. Все это пришло через полтора десятилетия и далось очень дорогoй ценой. Очень дорогой!..

Все, кто общался с Валентином Саввичем в 70 – 80-х годах, вспомнят, как он любил делиться своими находками (выдержками, цитатами из классиков). Одна – из А.П.Чехова: «То, что аристократам давалось рождением, разночинцам – ценой молодости…». Как же он торжествовал, находя у именитых предшественников подтверждение своим мыслям о значимости (и заслуженности!) ступеней своего интеллектуального восхождения!

Да! За все надо платить!

Вот об этих личностных коллизиях, уважаемый читатель, я и хотел, в силу разумения и способностей, а также предоставленного мне объема, рассказать. Удалось ли?

Обнаружив около 10 лет назад отрывки романа, я неоднократно порывался поделиться своей находкой с тем читателем, кому дорого творчество Валентина Пикуля. Но всякий раз останавливался перед вопросом: – Стоит ли? Не окажет ли опубликование несовершенного текста «медвежью услугу» писателю, не повлияет ли на установившуюся оценку его творчества. В конце концов, я пришел к выводу, что поступок мой не является предосудительным.

Скорее, наоборот, фрагменты первого сочинения юного автора не столько указывают на его профессиональное несовершенство, сколько (и это – главное!) фиксируют начало литературного пути знаменитого писателя. А знание такой точки отсчета при любом отношении к его творениям способно вызвать только чувство значимости этого человека, как личности и как творца, создавшего самого себя.

Выдюжил Валентин Саввич! Как вначале своего писательского пути, так и во многих случаях позже, выдюжил: не сломался, не сдался и не продался. Власть имущие предлагали, и мы когда-нибудь скажем об этом…

А метаморфозы, происшедшие с человеком и писателем Валентином Пикулем, показывают, что они могут произойти (и происходят!) с каждым. В разных возрастах: в юном (15-20), молодом (30-35) и зрелом, старшем (45-50) лет. В таком случае его жизненный путь и творческие восхождения могут послужить примером и опорой в ситуациях, когда встает главный вопрос: как, найдя свое истинное призвание, свое дело, не изменить ему и, в конечном итоге, – не изменить самому себе. Как пройти данный Богом, единственный земной маршрут, – не напрасно. А, напротив, отыскав дарованное тебе Создателем главное жизненное предначертание (только ты можешь его найти в себе!), максимально реализовать. И уйти из бренного мира с осознанием полноты содеянного; оставляя плоды трудов своих, необходимые и полезные людям.

А были ли кризисы?

Впрочем, большинство моих оппонентов, которых я посвящал в написание данной работы, – а среди них были весьма авторитетные в человековедении люди, – возражали, что, идеологическая (читай: психофизиологическая) основа о кризисно-ступенчатом восхождении человека на творческие вершины, неверная. Никогда Валентин Пикуль не был пятиклассником. Это всего лишь формальный взгляд на него, как на Личность. Да, это верно! И я нахожусь с ними в полном согласии! И не было в его жизни каких-то надуманных кризисов. А вот с этим я в корне не согласен!

Мол, был молодой человек с большими творческими задатками, но из-за войны не получивший хорошего образования и до поры, до времени не раскрытым талантом. В суровую годину испытаний судьба, поставив юношу в один ряд с мужественными защитниками Отечества, сблизила отрочество со взрослостью (может быть, даже исключила отрочество из жизни). А военная среда способствовала возникновению в юной душе обостренного взгляда на несовершенный мир, на роль и место человека в нем, на судьбы окружающих людей, на историю Родины, наконец.

Мол, начиная с детских лет, весь его жизненный и литературный путь – это непрерывная, тернистая и крутая тропа к вершине человеческого духа; к полной самореализации в условиях постоянной борьбы со сложнейшими препятствиями, которые он с фантастическим упорством, беспредельным фанатизмом и непоколебимой верой в себя преодолевал!

И восходил на свои личностные, художнические вершины тогда, когда он работал. И работал так, что – дай Бог каждому! Ежедневно по 16-18 часов, без выходных и праздников. И так всю жизнь…

Что ж, соглашаясь с моими оппонентами по данному тезису, приведу один факт из жизни писателя. В начале 80-х годов, завершая свой объемистый «Фаворит», он доработался до такого нервного состояния, что, ложась спать, во сне продолжал мысленно печатать. То есть мозг его не отключался, не отдыхал даже во сне! Самого Валентина Саввича такое явление, происходившее тогда с его психикой, очень тревожило.

Не спорю, читатель, может быть, и правы мои оппоненты; может быть (с внешней стороны) так оно и было. Ровно, спокойно, без всплесков и без каких-то там личностно-нормативных кризисов прошла его жизнь. И я все это только придумал?! Что ж, в таком случае….

Отбросим-ка, мы тогда науку, тем более, такие ее направления, как физиология, психология и прочие, вкупе с антропологией. В ХХ веке они так себя скомпрометировали, что дальше некуда (создавая «человека коммунистического завтра», построили, в конце концов, зверинец!).

Отбросим даже факты из биографии писателя, с присущей романтичностью высказанные им самим (в виду нежелания рассказывать о себе всю правду). Чего греха таить, умел Валентин Саввич создавать вокруг себя легенды и мифы, подсовывая их любопытствующим интервьюерам* и, тем самым, скрывать сложные повороты судьбы.

Отбросим все! Даже (извините!) наш собственный личный опыт кризисно-пограничных ситуаций, как имеющий в своей основе лишь единичное явление. В таком случае вы вправе спросить меня: что же осталось?

Осталось? Немало… Во всяком случае, из нашей сегодняшней публикации осталось. Ведь не отбросишь же:

1) «Курс на солнце» – роман, ставший в вашем восприятии реальностью.

2) КУРС НА СОЛНЦЕ самого Валентина Саввича Пикуля, который он, будучи рулевым-сигнальщиком на эсминце «Грозный», выверил в суровом 1943 году, а затем следовал в отмеренных ему Богом: 1946 – 1990 = сорока четырех годах беспрерывного литературного труда!

Таким образом, с точкой отсчета Валентина Саввича Пикуля мы, уважаемый читатель, благодаря совместным усилиям, разобрались. Но точку в нашем общении, я думаю, ставить еще рано.

«Трасса моей несбыточной мечты пролегает над крышей моего дома…»

Как видим, у Валентина Саввича Пикуля все в жизни сложилось. По иронии судьбы, с пятью классами образования он дважды сидел за партой не со сверстниками (первые были на год-два старше его, вторые – на столько же моложе), а с семиклассниками. Хотя барьера в семь классов так и не преодолел, оставшись на всю жизнь, к великому огорчению матери, «неучем».

Позже этим обстоятельством даже гордился. Заполняя анкеты, в графе «Образование» писал: «самоучка». Но академиком Петровской академии наук* все же стал (правда, посмертно). Да, разве в званиях дело?!

Здесь же я хочу поставить вопрос не о нем, а о нас, читатель, себя не реализовавших. Жестоким для русских людей оказался ХХ век, не чета предыдущим! И не только в трагическую, расстрельно-стреляную его половину. Не менее драматично сложилась для нашего народа и вторая, либеральная, точней сказать, шaлая его часть…

Размышляя (также как, вероятно, и вы) над нынешней действительностью, анализируя давнее свое прошлое, я лично всякий раз вспоминаю судьбу моего друга, талантливого земляка из деревни Мелекшино, что на Рязанщине, – Зубкова Анатолия Александровича (уличное прозвище Джанец, 1941-1971).

Еще в младшем возрасте его «ставили в угол», «выгоняли из класса», так как на уроках нарушал дисциплину: постоянно пел. Дошла молва до «области». Приезжали. Мария Александровна сына не отдала, не было возможности доплачивать за интернат. А позже – обстоятельства, в том числе: деревня не город, в музыкальную школу не пойдешь, ведь ее во всей нашей округе отродясь не было….

Ах, как музыкально одарен был этот человек! Сколь рано и ярко проявлялись в нем недюжинные способности певца! Многие зачаровывались его глубоким, необыкновенной чистоты и силы голосом, особенно при исполнении русских народных песен. Поучиться бы ему, развить, раскрыть всю заложенную в нем мощь дарования. Запел бы он на всю Россию. Ан, нет! Погиб в цветущем возрасте, так по-крупному и не состоявшись….

Сколько таких вот, невостребованных, обитали и обитают в городах и весях Руси-России, оставаясь неприкаянными из-за невозможности развить свои дарования? Как много мы теряем от таких вот несбывшихся надежд!

Анализируя историю России на примере знаменитостей трех последних веков, в том числе талантливо отображенных в романах и миниатюрах В.С.Пикуля (а это, отнюдь, не вымышленные имена!), при-

ходишь к странному выводу. На фоне ускоряющейся техногенной эволюции как-то в невыгодную сторону меняется масштаб личности.

Может быть, прав в таком случае мой товарищ, Лев Михайлович Вяткин, состоявшийся, между прочим, во многих проявлениях человеческой деятельности, каждое из которых требует немалого таланта. В недалеком прошлом первоклассный летчик-истребитель морской авиации, а сегодня и всегда: замечательный историк, писатель, музыкант и художник. (Валентин Саввич, очарованный присланными иллюстрациями, исполненными Львом Михайловичем к роману «Слово и дело», пригласил его к себе и нашел в нем чрезвычайно интересного собеседника!).

Так вот, Лев Михайлович в назидание своей внучке сочинил весьма примечательное, на мой взгляд, четверостишие:

Не обольщайся, моя крошка;

Не уповай на новый век.

В веках Россия, как матрешка:

Откроешь – мельче человек!

Итак, найдем ли мы наш курс на солнце , читатель? Или…. Вот проблема.

Вячеслав Чуликанов

30 декабря 2000 г., Москва